скорой утраты.
«Как же я стар», – вздохнул Тайрелл.
Впереди на монастырском дворе склонились священнослужители. Самый главный, носивший имя Монс, стоял по ту сторону широкого водоема, отражавшего бездонную небесную синь. То и дело налетал прохладный нежный ветерок, гнал по воде рябь.
Старые привычки слали свои импульсы по нервам. Тайрелл воздел руку и благословил всех, кто его встречал. При этом он тихо рек заученные слова:
– Да пребудет мир. На всей нашей бедной Земле, на обитаемых планетах и в богоспасаемом пространстве между ними да царит покой… Власть… власть… – От волнения задрожала рука – в памяти не ловилось нужное слово. – Власть тьмы отныне бессильна против Господней любви и всепрощения. Я принес вам слово Божье. Это слово – любовь. Это слово – всепрощение. Это слово – мир.
Монахи ждали, когда он закончит. Неподходящее время, неподходящий ритуал. Но это не имело значения, ибо он был Мессией.
По ту сторону водоема Монс дал знак. Сопровождавшая Тайрелла девушка мягко положила ладони ему на плечи.
И Монс вскричал:
– Бессмертный, сбросишь ли ты грязное одеяние твое, а вместе с ним и грехи минувшего столетия?
Взгляд Тайрелла, устремленный по-над водоемом на священников, был рассеянным.
– Благословишь ли ты миры еще одним веком твоего святого присутствия?
Тайрелл вспомнил нужные слова.
– Я ушел с миром, – сказал он. – Я вернулся с миром.
Девушка бережно сняла с Тайрелла белый хитон, опустилась на колени и помогла избавиться от сандалий. Он стоял на берегу совершенно нагой.
С виду Мессия был совсем мальчишка, не старше двадцати. На самом деле ему перевалило за две тысячи.
Душу все бередила непонятная тревога. Монс призывно воздел руку, Тайрелл растерянно оглянулся и встретил взгляд серых глаз.
– Нерина? – прошептал он.
– Окунись в воду, – так же тихо сказала она. – Переплыви озеро Возрождения.
Тайрелл дотронулся до ее рук. Девушка ощутила чудный ток его нежности – его неодолимой силы – и крепко сжала мужскую кисть, и сквозь заполнявший разум Бессмертного туман попыталась дотянуться мыслью, пообещать, что все будет хорошо, что она снова дождется его воскресения, как дождалась уже трижды за последние три столетия.
Она была гораздо моложе Тайрелла, но тоже бессмертна.
Туман в его синих глазах на миг развеялся.
– Дождись меня, Нерина.
К нему вернулась былая ловкость, и прыжок в воду вышел изящным.
Девушка смотрела, как он плывет – уверенными, ровными движениями. Прожитые века нисколько не отражались на его телесном здоровье, ослаб только ум: запустивший глубокие корни в чугунные пласты времени, он постепенно деревенел, утрачивал связь с настоящим, терял по крохам память. Но самые старые воспоминания сохранились, а лучше всего помнилось то, что когда-то было доведено до автоматизма.
Она чувствовала, что ее собственное тело тоже молодо; так было и так будет. Что же касается разума, его дальнейшая сохранность под вопросом. Но кажется, сейчас она видит ответ на этот вопрос.
«Мне досталось великое счастье, – подумала она. – Единственная из всех женщин всех миров, я невеста Христа, а другая бессмертная уже не родится».
Он уплывал, и Нерина провожала его взглядом, полным обожания и благоговения. У ее ног лежал бесформенной грудой хитон, вобравший в себя вековую грязь памяти.
Минувший срок не казался большим. Она очень хорошо помнила, как Тайрелл пересекал этот водоем в прошлый раз. Тот визит в монастырь был вторым для нее, но не для Мессии.
Вот Тайрелл вышел из воды и остановился на берегу. И столь внезапно его уверенность сменилась растерянностью и недоумением, столь явственно читался в позе немой вопрос, что у Нерины защемило сердце. Но Монс был наготове.
Он взял Мессию за руку и повел к высокому монастырскому зданию. Вроде бы напоследок Тайрелл обернулся в дверях, и устремленный на девушку взгляд, по обыкновению, был полон дивной нежности и глубочайшей умиротворенности.
К Нерине приблизился монах, подобрал и унес грязный хитон. Его отстирают до ослепительной белизны и поместят на алтаре; он будет висеть в табернакле, имеющем форму геоида, форму планеты-праматери.
И точно так же будет отстиран разум Тайрелла, освобожден от тяжких многолетних напластований памяти.
Монахи гуськом уходили прочь. Нерина оглянулась на воротный проем, на яркую красоту горного луга. Истомившись под снегом, весенняя трава отчаянно зеленела, жадно тянулась к солнцу.
«Трава тоже бессмертна, – подумала девушка, простирая кверху ладони, прислушиваясь, как бежит по венам, как поет в теле нетленная кровь богов. – Тайреллу пришлось страдать. Мне никогда не расплатиться за это… чудо».
Двадцать столетий.
И самое первое из них было исполнено кромешного ужаса.
Проницая взглядом туман, что окутал тайны истории и превратил давние события в легенды, она лишь мельком увидела белый силуэт: Христос безмятежно шествует среди ревущего зла, по черной от пожаров, алой от крови земле. Рагнарёк, Армагеддон, Час Антихриста… Две тысячи лет назад!
Гонимый и истязаемый, но непоколебимый, Пречистый Агнец был светочем, сходящим в погибельную пропасть хаоса, в царивший кругом ад.
И он остался жив, тогда как силы зла сами себя истребили. Обитаемые планеты обрели мир, и случилось это так давно, что Час Антихриста поблек в памяти народов, стал едва ли не мифом.
Он поблек даже в памяти Тайрелла, и Нерина была этому только рада. Ибо тяжко помнить о таком. Страшно даже подумать о муках, доставшихся на его долю.
Но сегодня День Мессии, и Нерина, единственная бессмертная среди рождавшихся когда-либо женщин, с любовью и благоговением смотрит в проем, где скрылся Тайрелл.
Она перевела взгляд на пруд. По воде гнал мелкую волну прохладный ветерок. На солнце набежало облако, слегка помрачив весенний погожий день.
Ей самой через этот пруд плыть еще не скоро, через семьдесят лет. И когда она это сделает, когда проснется, Тайрелл будет рядом. Глядя синими глазами, ласково накроет ладонью ее руки, потянет к себе, призывая встать и воссоединиться с ним – в вечной юности, в вечной весне.
На него смотрели ее серые глаза; девичья ладошка коснулась мужской руки. Но он не пошевелился на своем ложе. Не проснулся.
Она вопросительно глянула на Монса.
Тот кивком дал понять, что все в порядке.
Ее ладонь ощутила слабейший трепет.
У лежащего шевельнулись веки. Затем медленно поднялись. В синих глазах, столько повидавших, в разуме, так много позабывшем, пребывала все та же умиротворенность – непоколебимая, неизбывная. Несколько мгновений Тайрелл смотрел на девушку. Затем улыбнулся.
– Каждый раз я боюсь, что ты меня не вспомнишь, – дрожащим голосом проговорила Нерина.
– Благословенная Господом, мы всегда оставляли ему память о тебе. Так будет и впредь. – Монс склонился над Тайреллом. – Бессмертный, ты окончательно
